Эта статья-интервью от 17 июня 2002 года, посвященная Вальтеру Сабатини, была опубликована в книге «Метеорит-3. Подлинная история итальянского футбола» Андреа Лои. Мы заново ее скомпоновали, сократили … и увлеченно прочитали, поскольку Сабатини, который в то время был сотрудником клуба "Ареццо", рассказывает о себе с безжалостной трезвостью, свидетельствующей о масштабе личности этого деятеля, его великих человеческих качествах и секретном методе его работы. Интервьюеру, который в 2002 попросил у него несколько фотографий периода его футбольной карьеры, Сабатини ответил: «У меня их нет, я уничтожил мое прошлое». А теперь и «Рома» готова забыть его недавнее прошлое, поскольку им предстоит вместе написать страницы будущего для этого клуба.

«Я родился в 55 году, мое детство – это уличный футбол, футбол крохотных площадок, на которых мы играли с первых лучей солнца до полной темноты. А дома, поздними вечерами, я постигал азы дриблинга прямо в коридоре. Мой отец был рабочим, а мой брат Карло, который тоже любил футбол, работал с юниорами Падуи и вырастил такие именитые таланты, как Дель Пьеро и Сартор; сейчас он тренирует Allievi Nazionali "Венеции". Я был в буквальном смысле слова влюблен в мяч, все остальные игры казались мне бесполезными и праздными. В двенадцать лет я играл в «Несторе Марчано» - ужасающей команде, ужасающей в том смысле, что мы наводили страх и пару раз дошли до финала национального Кубка. Тогда не было различия между любительскими и профессиональными юношескими сборными. Мы побеждали с разгромным счетом. Отучившись год в Примавере "Перуджи", я в восемнадцать лет дебютировал в серии Б. Но начало оставило неприятный осадок.

Я с легкостью, без особых мучений, попал в ведущую команду, перед моим дебютом тренер (Баллери – прим. автора) попросил меня «попасти» Пирола - регисту «Аталанты». Пасти? Я играл треквартисту, и мысль о том, чтобы контролировать кого-либо даже не приходила мне в голову. В течение первых десяти минут я был до такой степени парализован ужасом, что не видел ни Пирола, ни товарищей по игре, ни зрителей. Затем в ходе чемпионата Баллери был заменен на Ремондини, и я воспрянул духом. 

В серии Б 74-75-х годов при тренере Кастаньере  я играл с Паоло Солльером – противником, поскольку он играл на моем месте, и другом по жизни. Сегодня это сочли бы естественным, в те времена на это смотрели как на клоунаду, поскольку круг его основных интересов лежал вне футбольной сферы: он занимался политикой. В разгар сезона он принимал участие в уличных столкновениях, был активистом Рабочего Авангарда и считался отщепенцем. Я не избегал его: это был образованный и чувствительный молодой человек, но на поле я его ненавидел, его бестолковую механическую беготню, которая держалась исключительно на заряде динамизма. В качестве тренера ему не удалось выйти за границы стадиона Сан-Коломбо, ему перекрыли кислород, да я и сам никогда ему не звонил и, думаю, что после первого же проигранного матча ему поставили на вид вещи, не имеющие отношения к футболу. Мне тоже пришлось приспосабливаться, так как мне было страшно. Никто из нас не дал ему возможности поработать тренером на другом уровне. Паоло – настоящий мужчина.   Ренато Кури был моим закадычным другом, моим младшим братом, хотя он был моложе меня всего на два года. Его смерть (во время матча Перуджа-Ювентус 30 октября 1977 года – примечание автора) была для меня жестоким ударом. Мне исполнилось сорок семь лет, и ни прошло и дня моей жизни, чтобы я не вспомнил о нем  (…). В октябре 75 года меня арендовал клуб Варезе, игравший в серии Б. Он закончил чемпионат четвертым. Это была поистине великая команда, с Мураро, Кинеллато, Даль Фьюме. А я всегда думал своей головой, сначала я плохо играл, и, естественно,  меня «задвигали». Я счел это неуважением и начал вести собственную жизнь единоличника, в отрыве от команды, и это было потрясающе. Я отказывался от приглашений в команду, я по-хамски себя вел, я симулировал травмы, чтобы расслабиться на выходных на берегах Лаго  Маджоре в теплой компании. Затем Марсо и Сольяно, который в то время был молодым и блестящим спортивным директором и сообщником, в хорошем смысле этого слова, футболистов, наставили меня на путь истинный. В течение последнего месяца чемпионата я играл более успешно, чем те, которые постоянно выходили на поле, у меня получались удары, буквально выходящие за грань моих возможностей, и на июльском рынке я оказался одним из самых востребованных игроков. А как могло быть иначе: ведь я был весь из себя свежий и отдохнувший на фоне физически уставших  в конце сезона игроков. В 76 году я на правах совместного владения перешел в «Рому» (за 500  миллионов – огромную цифру, учитывая тот факт, что два миллиарда, которые клуб «Наполи» в тот же период выложил за Савольди, вошли в историю – примечание автора). В «Роме» меня встретили тепло, с овацией.

На фото - с Лидхольмом в "Роме".

Но когда настал момент настоящей игры,  я сразу стушевался. Мне не удавалось решать проблемы, я ощущал бойкот со стороны других. Но это было ни чем иным, как эвтаназией. Я думал, что игра в «Роме» - это заслуженное право, а не ежедневное покорение вершин вместе с Де Систи, Прати и иже присными. Нужно было  пристроиться в хвост очереди и попытаться превратиться в таких же мастеров, как и они, верно? Но я-то считал, что это место по праву даровано мне свыше. Если Лидхольм не включал меня в заявку на игру, я принимал это как провал, замыкался в себе и напоминал о собственной персоне в вызывающей форме: опоздания, неприкрытое осуждение выбора, сделанного тренером. Вещи, типичные для не блещущего умом игрока, у меня было искаженное представление о себе. Закат начался именно в Риме.  Лидхольм думал обо мне как о потенциальном чемпионе международного уровня. Какое там, я успешно провалил эти планы. Сейчас я прошу у него прощения, мне бы хотелось обнять его и перевести стрелки часов назад. Это был безболезненный закат: я не падал с большой высоты, хотя в те времена я думал иначе, из чистой заносчивости. Никакого падения. Падают люди, достигшие чего-либо, мне же не довелось даже достойно упасть. Я соскользнул (…). Я не был послушным солдатиком: если подворачивалась возможность ненадолго сбиться с шага, я ее не упускал. Недисциплинированный – что есть, то есть. Я был нарциссом, влюбленным в мои качества, в мою скорость, в мою технику. Я выступал в качестве солиста и думал, что каждый матч – это возможность для личного успеха, а не концерт целого оркестра. Я обходил игрока в мгновение секунды, производил обводку, разворот на одной ноге, я прыгал с места, как чертик из табакерки. Головой я не бил, я считал эту технику неблагодарной, тогда как именно эта деталь характеризует футболиста как великого игрока, и мне так и не удавалось понять футбол.

Меня выкупила «Перуджа», и мне пригодился бы товарищ по команде, готовый помочь …. Но какое там, бесполезно, я не допускал чужой помощи, я чувствовал себя аристократом, поскольку читал Хемингуэя и Достоевского. Представилась возможность вновь попробовать свои силы в серии А, и я с треском ее провалил. Тогда меня задвинули в угол: я не приносил пользу команде, я не умел погружаться в повседневную работу. Та же история с университетом: в 22 года я сдал три основных экзамена на факультете политологии и считал, что диплом уже у меня в кармане. Одинаковое  поведение – как в качестве футболиста, так и студента. Чтобы «сравнять счет». После травмы я не выходил на поле в течение почти двух сезонов, и когда я вернулся в футбол, мое время переполненных стадионов уже миновало. Но этот короткий период моей несостоявшейся футбольной карьеры впоследствии оказал мне услугу. Мне захотелось работать в мире футбола, и я отдался этому занятию душой и телом, без оглядки. Я принадлежу к категории людей, которые проводят за письменным столом по двенадцать часов в сутки: это искупление былых дурачеств (…). Я умею распознавать футболиста, глядя ему в лицо, я не клюю на блеф, потому что хорошо его изучил. Попробовать меня провести – то же самое, что попытаться обчистить жилище вора».